На душе почему-то смутно... Полумрак... За окном шелес­тят деревья, а в комнате слышен хриплый; надрывающий душу голос Владимира Высоцкого: «А на левой груди — профиль Сталина...» Сталин... Память тот час же рисует хитрое рябое лицо, густые усы, прячущие усмешку. Неужели это тот самый человек, которому поклонялись десятки лет? Впрочем, поче­му поклонялись? Разве и сейчас мало его явных и особенно тайных сторонников? Часто слышишь: «При Сталине такого безобразия не было!» «Сталин бы такого не допустил, рас­стрелял бы сразу!» «Сталина бы на них!..» 

Ближе к сердцу кололи мы профили, 

Чтоб он слышал, как рвутся сердца», — 

тревожит Высоцкий.

Я выключаю магнитофон. Надо подумать, что же это за время такое, когда люди добровольно умирали за пала­чей...

Что же почитать? Сегодня не хочется брать публицистику с ее страшными цифрами. Лежит закладка во втором томе биографии Сталина, написанной Волкогоновым. Но и он по­дождет сегодня. Да, я же взял в библиотеке роман-газету «Современная поэма». Кто там? Ахматова «Реквием», Твар­довский «По праву памяти», Гамзатов «Люди и тени». Кто еще? Остальное потом.

«Реквием»... Да, колокола должны звучать погребальным звоном, чтобы в такт им отвечали людские сердца: «Не пов­торится, не повторится, не повторится никогда!»

Что же за всем этим было? 

Это было, когда улыбался 

Только мертвый, спокойствию рад, 

И ненужным привеском болтался 

Возле тюрем своих Ленинград. 

И тогда, обезумев от муки, 

Шли уже осужденных полки, 

И короткую песню разлуки 

Паровозные пели гудки, 

Звезды смерти стояли над нами, 

И безвинная корчилась Русь 

Под кровавыми сапогами 

И под шинами черных «марусь».

Да, лучше не скажешь, лучше сравнений и метафор не выдумаешь. Читая о несчастной судьбе женщины, у которой «муж в могиле, сын в тюрьме», столь типичной в «страшные годы ежовщины», веришь, что действительно, «перед этим горем гнутся горы...

От грудной, напевной лирики Ахматовой перехожу к че­канному стиху Твардовского.

...Когда кремлевскими стенами 

Живой от жизни огражден...

Нет, это из поэмы «За далью — даль». А в журнале другая вещь — «По праву памяти». Хочется цитировать без конца, так трудно что-то выбрать. Вот это. О репрессиях. 

...И званье «сын врага народа» 

Уже при них вошло в права. 

И за одной чертой закона 

Уже равняла всех судьба: 

Сын кулака иль сын наркома, 

Сын командира иль попа... 

...И все, казалось, не хватало 

Стране клейменых сыновей.

Иль вот еще о том, как детей заставляли отказаться от родителей. Да и вся поэма об этом: 

...Той жертвы требовали строго: 

Отринь отца и мать отринь. 

...Предай в пути родного брата 

И друга лучшего тайком. 

И душу чувствами людскими 

Не отягчай, себя щадя. 

И лжесвидетельствуй во имя, 

И зверствуй именем вождя. 

А что говорит об этом Гамзатов? 

Ах, это время! 

Лозунгам и фразам

Пустым и лживым не было конца. 

И сокрушался от печали разум, 

И ликовало сердце у глупца.

Журнал выпадает у меня из рук. Страницы, зашелестев, замелькали. Напоследок успел прочесть только строчки Твар­довского:

Кто прячет прошлое ревниво, 

Тот вряд ли с будущем в ладу...

Как хорошо, что мы узнаем правду. Может быть, это залог нашего будущего?

Пальцы наживают клавишу, и вновь я слышу осипший, но такой родной полунасмешливый голос: 

...И хлещу я березовым веником 

По наследию мрачных времен.

Трагическим, мрачным, жестоким описывают поэты ста­линское время. Не стоит нам сегодня жалеть о Сталине.